Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

...

Всё, что сохранилось в памяти —


Почему-то это звучит у меня в голове почти так же сердце-разбивательно, как и — «I love you». — «It'will pass».

---

Staged

пара слов после второго сезона

Имхо, первый сезон Good Omens был посредственным сериалом, я из него кроме дуэта главных героев и не помню ничего особенного. Юмор Пратчетта – ок, кажется, о нём нельзя говорить плохо. Но таки прелесть главных героев не в самих книжных характерах, а в факте соавторства в случае первоисточника и в актёрах в случае сериала. Дуэт Шина и Тенната – тот самый случай made in heaven, когда всё настолько хорошо сработано, что вернуться хочется исключительно к ним. И таки возвращение обещают уже летом (вот бы тогда же и Our Flag Means Death вышел – было бы круто собрать комбо хд))

С Теннатом случается обычные вещи говорить каким-то невозможным тоном
Быть может, возвращение и случилось бы раньше, но прозоишёл ковид. Кто вообще помнит ковид? А он был. Локдаун, никуда нельзя, общение только дистанционное – ну, я из Беларуси, я мало что из этого прочувствовала, но такой период был. Прикольное социальное явление само по себе, как теперь думаешь, оглядываясь назад и анализируя. В качестве наглядного примера, как это было странно и ненормально, – hand-home-made сериал Staged, таки созданный вокруг прекрасных и многими любимых друзей и в жизни Майкла и Дэвида. Не то чтобы такой уж интересный или остроумный, или ещё какой проект, но забавный именно в своей принадлежности к, трагикомическая и сатиристическая комедия положений, ну и британская коммуналка к тому же в самом наглядном из всех возможных исполнении)

Да, в общем, мне захотелось увидеть Дэвида и Майкла снова, так что я посмотрела. Первый сезон смотрела когда-то давно, сегодня вот закинулась вторым. Серии короткие, так что много времени просмотр не занимает.

Из камео порадовал свет очей моих Юэн)


И дуэт девочек огненный. Я бы на них посмотрела с удовольствием больше)

---

3-Nen Z-Gumi Ginpachi-Sensei

Огненная новость


Сугита!

Я уже с Гинтамой попрощалась, а тут такой подарок, ыыы)

И всё не находилось повода этот арт принести)

...

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"White Road"

Славная песня Рыбка может красиво вытянуть высокую ноту, в то время как Маэно поддерживает низкий фон, и в результате получается насыщенный приятный звук, самое то для баллады)

---

"If you learn to cut the rope, please, make your way to me"

+ 5

Грешноватый пейринг, но мне нравится)









tumblr.

---

"The comfort in a broken heart"

tumblr.

---

You deserve someone who’s worth the effort.

Руки


Отвлекусь от своего тригано-помешательства, чтобы порадоваться тому, что авторы "Новобранца" к пятому сезону, наконец, поняли, чего от них хотят зрители, и сделали каноном пейринг, вокруг которого уже всё буквально полыхало) Я хз, но, кажется, это и в самом деле следствие той самой пресловутой химии между людьми, когда всё становится в их взаимодействии настолько живо и насыщено деталями, что повествование само по себе меняет правила игры на ходу и подстраивается уже под актёров, а не их роли. Потому что изначально Люси изображали молодой и талантливой карьеристкой, узнающей себя и развивающей свои сильные стороны, она училась у Тима, как у ментора, более опытного, но отношения со старшим по званию были под запретом, табу, казалось, что изначально их не планировали развивать, ни в коем случае. Сильные и независимые не сохнут по своему наставнику) Но время шло, сезоны копились, всевозможные события множились, отношения развивались, и вот у Люси с Тимом уже дружба и они равны друг друг, так что и не стыдно и подавлять не стоит взаимную симпатию. Не знаю, мне было приятно за ними наблюдать, развитие вышло прям очень плавным, и я теперь надеюсь, что не сольют, нельзя такую пару сливать)



С другой стороны, их пример лишний раз подтверждает негласное правило, что между мужчиной и женщиной не может быть дружбы. Может, но только когда у этого мужчины и у этой женщины кто-то есть, есть семья, любовь, другой интерес. А пассии этих двоих ну вот вообще никак не приживались. Забавно)

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

03.03 / LockOn

...

twitter.

Even though this endless sky will someday come to an end,
I will never forget you whose image is burned into my eyes.

Gackt "Metamorphoze"

---

Harugakita!

Красивое



Хару совсем апасный стал

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Alive in Yours

twitter.

HBD Ren)

twitter.

Песня хорошая) кажется, что сто лет такого Бэ-сана не слышала

В игре в поздравлениях звучали фразы "мы знаем, как ты стараешься", "позволяй себе отдыхать", "больше веры в себя" — мало что может придать образу Рена нежности, а эти слова делают это очень хорошо)

---

"You don't believe me, I don't believe you too"

twitter.

Традиционная воскресная радиопередача

---

"the bitch is back"

Радио мне сегодня подкинуло этот трек, и я подумала, что будь "Люпен" голливудщиной, из него бы отличный мюзикл можно было залепить) Например, в первой серии "Зеро" есть практическая аналогичная этой сцена — уже есть идеальный саундтрек

А ещё — не иначе как надоели мне мужчины, захотелось на сильных женщин посмотреть и вспомнила я, что был в моей жизни не только прекрасный священник, но и не менее прекрасная монахиня

Эда огонь)

---

Умберто Эко "Имя розы"

«Но речь идет о воровстве и распрях развращенных монахов!» – вскричал я с недоверием.
«Из-за запрещенной книги, Адсон, из-за запрещенной книги», – ответствовал Вильгельм.

своих мыслей мало, но цитат очень много

Мда, первой книгой в году я, конечно, задрала себе планку. Полезнее было бы квантовую физику освоить, но трудно представить, как бы этот процесс мог доставить мне удовольствие, а вот чтение художественной литературы – другое дело) Когда я открыла книгу и начала читать первую страницу, думала, не вынесу, тем более, такой немаленький объём, но втянулась, вошла во вкус достаточно быстро. Увы, на одном дыхании я книгу не проглотила, читала, как всегда, с перерывами, в дороге, пусть меня и не увлекло так, что не хотелось отрываться, но мне не было скучно. Книга впечатлила меня своим аутентичным литературным стилем (снимаю шляпу перед переводчиком и с ужасом представляю, что там могло быть в оригинале), проработкой деталей описанного монашеского быта и массой отсылок к соответствующей исторической эпохе (люди, события, изобретения). Автор писал о том, что, вероятно, было ему близко, чем он горел, в чём разбирался, в чём ему нравилось ковыряться и поэтому получилось так хорошо – вначале чтения мне было трудно представить, что богословскую тему можно с таким всё нарастающим азартом и озорством описывать. Даже завидно было) Мне тоже хотелось бы найти для себя что-то, во что я могла бы с такой же жадностью и интересом погрузиться. И, наверное, хорошо, что я познакомилась с книгой только сейчас – случись оно раньше, мне бы крышу сорвало (если бы, правда, я что-то из прочитанного поняла).

В целом, не вижу смысла подробно расписывать сюжет или какие-то составляющие книги, вещь эта всё же достаточно известная, был период, когда её читали как будто бы все, так что найдутся в сети рецензии, лучше раскрывающие её положительные/негативные аспекты и т.д. От себя добавлю, что мне при прочтении мысль достаточно дурацкая в голову пришла: наверное, глупость скажу, но «Библия», будучи, грубо говоря, памятником народного творчества, породила крупнейший фандом в мире, которым загорелись преимущественно мужики и с тех самых пор всё пошло по известному месту. Подумать только, какой отличный способ скрыть, что ты мудак, всего-то сказать – «Твоё понимание священных писаний ересь, в то время как моё – истина, поэтому рулить парадом буду я». Если утрировать, такая дичь выходит, но которую уж точно нельзя объяснить темнотой средневековья. Всё больше думаешь, что темнота средневековья была исключительно продуманной и искусственно распространённой штукой. Погружаться в измышления на тему, тем не менее, не хочется, больше хочется цитировать книгу, потому что в ней очень много сказано, нет нужды перефразировать –

цитаты

«Нет, разница есть, и я ее чувствую! – вдохновенно отвечал Убертин. – Ты скажешь, что и от вожделения добра до вожделения зла один шаг: оба суть вожделения. Это неоспоримо. Однако есть великая разница в предмете вожделения, он легко различим. Тут Господь, там диавол».
«Боюсь, что я разучился различать, Убертин.


«Да, есть сладострастие боли, так же как сладострастие веры и даже сладострастие смирения. Если ангелам-бунтовщикам столь немногого хватило, чтоб огнь обожания и смирения стал в них огнем гордыни и бунта, что говорить о слабом роде человеческом? Ну вот, я рассказал тебе, какие мысли смущали меня при ведении следствия. Из-за них я отказался от должности. Не хватало духу преследовать слабости грешников, коль скоро у них те же слабости, что у святых».


«Он во многих отношениях великий человек – во всяком случае, был… От этого и странность. Только мелкие люди кажутся совершенно нормальными. Убертин мог бы быть одним из тех еретиков, которых сжег на костре. А мог бы – кардиналом святейшей римской церкви. И был, заметь, на волосок от обоих извращений. Когда я говорю с Убертином, мне кажется, будто ад – это рай, увиденный с обратной стороны».


«Полезнейший снаряд, если употреблять на поворот течения рек и избавление пашни от валунов. А вдруг его обратят против врагов?»
«Может быть, и хорошо – если против врагов народа Божия», – степенно произнес Николай.
«Может быть, – согласился Вильгельм. – А кто у нас сейчас враг народа Божия? Император Людовик или папа Иоанн?»
«О Господи! – в страхе вскричал Николай. – Я не в силах ответить на этот ужаснейший вопрос!»


«Но не будем забывать, что существуют знаки, притворяющиеся значащими, а на самом деле лишенные смысла, как тру-ту-ту или тра-та-та…»
«Чудовищно! – вскричал я, – убивать человека, чтобы сказать тра-та-та!»
«Чудовищно, – откликнулся Вильгельм, – убивать человека и чтобы сказать Верую во единаго Бога…»


«Ну, это для того, чтоб спасти мир от греха», – сказал я, пытаясь отыскать для своих воззрений хоть какую-то опору.
«Если бы данное аббатство могло считаться зерцалом мира – ты бы сам себе ответил».
«А оно не может считаться?»
«Чтоб существовало зерцало мира, мир должен иметь форму», – ответил Вильгельм. Признаюсь, чересчур философично для моего юношеского понимания.


Теснимые прочь из стада, все эти люди тем надежнее приуготовлялись воспринимать – а по возможности и возглашать – любую проповедь, которая, словесно призывая соблюдать Христовы заповеди, на деле была бы направлена не к возвеличению Христа, а к посрамлению псов и пастырей, каковым обещалась бы неминуемая и суровая кара. Что-что, а это поводыри человеческих стад понимали всегда. Они понимали, что снова впустить отторженных в стадо означало бы стесниться самим, сократить собственные права. Поэтому те изгои, которые начинали сознавать, что они изгои, неминуемо получали клеймо еретика, вне зависимости от определенного их учения.


И я понял, что пример его смерти толкнет на смерть еще сотни и сотни. И пришел в смятение от неописуемого их упорства, ибо и тогда не понимал, и до сих пор не понимаю, что в них преобладает – высокомерная ли страсть к своей истине, вынуждающая к смерти, или высокомерная их страсть к смерти, вынуждающая оборонять свою истину, какова бы ни была эта истина.


Хотя она и владела речью, но для нас была все равно что немая. Одни слова дают людям власть, другие делают их еще беззащитней. Именно таковы темные речи простецов, которых Господь не допустил к науке высказывать свои мысли универсальным языком образованности и власти.


«Тебе же остается только покаяться. Если покаешься – будешь проклят и осужден. И если не покаешься – будешь проклят и осужден. В этом случае будешь осужден за ложные показания! Так что покайся, хотя бы для того чтоб не затягивать этот допрос, оскорбляющий нашу благопристойность и чувства сострадания и жалости!»


Вопль, рвавшийся из его уст, был воплем его души. И в этот вопль он вложил долгие годы тайной сердечной муки. Прожив целый век, полный сомнений, одушевлений и разочарований, подлостей и предательств, он понял, что настал момент взглянуть в глаза неотвратимой кончине. И пред ее лицом он снова обрел веру собственной юности. Он уже не думал о том, истина в этой вере или ложь. Он как будто доказывал самому себе, что еще способен просто верить.


«Все, что мог человек. Это мало. Трудно смириться с идеей, что в мире не может быть порядка, потому что им оскорблялась бы свободная воля Господа и его всемогущество. Так свобода Господа становится для нас приговором, по крайней мере приговором нашему достоинству».


«Но как это может быть, чтобы непреложное существо не было связано законами возможности? Чем же тогда различаются Бог и первоначальный хаос? Утверждать абсолютное всемогущество Господа и его абсолютную свободу, в частности от собственных же установлений, – не равнозначно ли доказательству, что Бог не существует?»


Но присутствовал в книге и юмор, и его присутствие имело огромное значение. Он действительно способствовал понимаю и более лёгкому усваиванию излагаемых в книге мыслей. Почему я так не люблю занудство и непробиваемо серьёзные щи – они строги и непреклонны, предлагают лишь одну трактовку чего бы то ни было, в которой нельзя усомниться, как бы при этом сложно не было её понять. Я не люблю, когда меня убеждают, что есть только одна точка зрения, хотя все знают, что стула всегда как минимум два. Когда что бы то ни было описывается с хотя бы в малой степени ироничным оттенком, это даёт возможность увидеть более широкую картину; когда мысли уходят в сторону от того предмета, который называют ключевым, ты способен найти к нему другой путь, хорошенько поразмыслив.

цитаты

«Я его знаю. Он мне не нравится. Холодный человек, только голова, нет сердца».
«Но голова хорошая».
«Возможно. И заведет его в ад».
«Там мы с ним увидимся и будет с кем устроить логический диспут».


«Не знаю. В библиотеке кто-то орудует, и вряд ли это души покойных хранителей».
«Почему?»
«Потому что, полагаю, они были настолько добродетельны, что ныне в царствии небесном предаются созерцанию лика божественности… если подобный ответ тебя устраивает».


«Почему это предположение будет экономнее для разума?»
«Милый Адсон, никогда не следует без особой необходимости множить объяснения и причины. Чтобы Адельму выпасть из окна восточной башни, ему сначала нужно было проникнуть туда. Потом его кто-то должнен был стукнуть, чтоб подавить сопротивление. Потом каким-то способом забраться с безжизненным телом на высокое окно, открыть его и выбросить тело. В то время как для моей гипотезы требуются только Адельм, его намерение и оползень. При этом мы экономим на причинах».


«О лампе позаботишься ты. Зайдешь на кухню в обед, возьмешь одну».
«Украсть?»
«Позаимствовать, во славу имени Господня».
«В таком случае положитесь на меня».


«А ужин?»
«Ах да, ужин… А время ужина кончилось. Все монахи уже на повечерии… Но кухня, наверное, еще не заперта. Поди поищи, не осталось ли чего».
«Украсть?»
«Попросить. У Сальватора. Он же теперь твой приятель».
«Но тогда украдет он!»
«А ты что, сторож своему брату? – ответил Вильгельм подобно Каину. Но я догадался, что он шутит, и на самом деле желает сказать, что Господь милостив и благ.


«Так принято считать, Адсон. Однако существует мнение, что это – язычниками выдуманная сказка».
«Очень жалко, – сказал я. – Мне бы, признаться, хотелось повстречать единорога, пробираясь через густой лес. Иначе какое удовольствие пробираться через густой лес?»


«Значит, я всегда и только имею право рассуждать о чем-либо, указывающем мне на что-либо, указывающее на что-либо, и так далее до бесконечности, и при этом что-то окончательное, то есть истинное и верное, вообще не существует?»
«Может быть, и существует. И это что-то – индивидуум единорога. Не огорчайся. Возможно, в один прекрасный день ты встретишь на жизненном пути самого черного и самого свирепого».


Увы, увы, Авиценной предлагалось, в порядке лечения, соединять любящих браком, после чего болезни сами собой проходят.


«Кстати, не очень обольщайся по поводу этих реликвий. Обломков креста я перевидал очень много и в самых разных церквах. Если все они подлинные, значит, нашего Господа терзали не на двух скрещенных бревнах, а на целом заборе…»


Касательно размышлений и детективной составляющей – периодически последняя как будто бы уходила на второй план, уступая место демонстрации «исторических актуалочек». Но она хороша, понравилась мне. Да, банальные аналогии с Шерлоком и Ватсоном не могли не возникнуть, но я люблю такую связку – незачем отказываться от того, что хорошо работает. Детектив пришёлся мне по душе. Вильгельм оказался идеальным для такой истории персонажем-дознавателем, а Адсон – идеальным рассказчиком. Опять же, не вижу смысла описывать их характеры, лучше самому насладиться –

цитаты

Я застал его гуляющим в саду без всякой видимой цели, как если б он не был обязан отдавать отчет Господу во всех действиях. В братстве учили иначе расходовать время, о чем я ему и сказал. Он же отвечал, что краса космоса является не только в единстве разнообразия, но и в разнообразии единства. Сей ответ я принял за невежливый и полный эмпиризма. Лишь позже я осознал, что люди его земли любят описывать важнейшие вещи так, будто им неведома просвещающая сила упорядоченного рассуждения.


Я возразил, что накануне он сам, Вильгельм, крайне заинтересовался библиотекой. Он ответил, что желает интересоваться тем, что его интересует, а не тем, что ему подсказывают.


«Воистину сладчайшее из богословий – ваше», – произнес Вильгельм самым умильным голосом. Я-то понял, что, вероятно, он желает употребить ту коварную фигуру мысли, которая у риторов именуется ironia. Но для ее правильного исполнения необходимо соблюдать и соответствующую pronuntiatio, а Вильгельм ее никогда не соблюдал. Вот и вышло, что Аббат, привычный более к фигурам речи, чем к фигурам мысли, не понял замысла Вильгельма, принял его слова буквально и отвечал все в том же мистическом восторге.


«А сейчас надо бы поспать. Через час полунощница… Однако, по-моему, дорогой Адсон, ты еще взвинчен, поглощен своим преступлением. Чтоб успокоить нервы, час-другой в церкви – незаменимое дело. Я, конечно, отпустил тебе грехи, но никогда нельзя знать точно. Поди испроси подтверждения у Господа…» – С этими словами он довольно ощутительно съездил меня по затылку, не то в знак отеческого и дружеского расположения, не то для снисходительной острастки. А можно было расценить это и так, как я, каюсь, расценил в ту минуту – что это жест добродушной зависти. Я ведь знал, как этот человек охоч до новых необычных впечатлений.


Я выиграл, как ты видел. Но мог бы и проиграть. Люди посчитали меня мудрецом, потому что я выиграл, но им было неведомо великое множество случаев, в которых я выходил дураком потому, что проигрывал, и они не знали, что за несколько секунд до того, как выиграть, я бываю вовсе не уверен, не проиграл ли я. Ныне, размышляя об этих монастырских историях, я имею немало превосходнейших гипотез, но ни одного очевидного факта, который позволил бы мне сделать вывод, какая из них лучше всех. И поэтому, чтобы не выглядеть дураком потом, я предпочитаю не выглядеть молодцом сначала.


«Так что же, – осмелился я спросить, – вы еще далеки от решения?»
«Я очень близок к решению, – ответил Вильгельм. – Только не знаю, к которому».
«Значит, при решении вопросов вы не приходите к единственному верному ответу?»
«Адсон, – сказал Вильгельм, – если бы я к нему приходил, я давно бы уже преподавал богословие в Париже».
«В Париже всегда находят правильный ответ?»
«Никогда, – сказал Вильгельм. – Но крепко держатся за свои ошибки».
«А вы, – настаивал я с юношеским упрямством, – разве не совершаете ошибок?»
«Сплошь и рядом, – отвечал он. – Однако стараюсь, чтоб их было сразу несколько, иначе становишься рабом одной-единственной».


«Эту?» – спросил я, развертывая перед его глазами том, испещренный замысловатыми закорючками. Он в ответ: «Нет, эта по-арабски, болван! Прав был Бэкон, когда сказал, что первая обязанность ученого – знать языки!»
«По-арабски и вы не знаете!» – огрызнулся я, уязвленный, на что Вильгельм рявкнул: «Но я хотя бы понимаю, когда написано по-арабски!»


«Бернарда не интересует поиск виновного, его интересует сожжение приговоренного. А я, в отличие от него, самое сладостное из удовольствий нахожу в распутывании хорошенько запутанного клубка. Может быть, причина в том, что, когда я как философ начинаю сомневаться, имеется ли в мире порядок, я очень радуюсь возможности доказать самому себе, что если не порядок, то хотя бы какая-то последовательность сцепления причин и следствий действительно осуществляется в мире, пусть хотя бы в пределах мельчайших частиц бытия».


«Радуйся, Адсон! Бесконечное милосердие Божие наконец ниспослало нам твердую уверенность хотя бы в чем-то!»
«В чем?» – спросил я, озаряясь надеждой.
«В том, что брат Вильгельм из Баскервиля, который до сих пор считал, что может понять все на свете, оказался бессилен понять, как входят в предел Африки. В стойле наше место, Адсон, в стойле. Пошли».
«А если налетим на Аббата?»
«Притворимся привидениями».
Этот выход показался мне не самым лучшим, но я промолчал. Вильгельм на глазах терял самообладание.


«Подыми лампу, ради всех чертей, и не трусь. Господь с нами!» – отвечал он мне довольно-таки непоследовательно.


Последнее, о чём я скажу: теперь, после прочтения, я вижу, что игра Pentiment – чисто фанфик по мотивам книги, но очень хороший, очень качественный, буквально признание в любви. Мне не единожды вспоминалась игра, в голове всплывали локации из неё, важные сюжетные моменты, которые практически были полноценными иллюстрациями к книге. Кульминационные моменты каждого акта игры имеют книжный аналог. Хотя я не плакала, но в разгар финала книги, когда перед глазами у меня всплывали моменты из игры, было как-то очень тяжело на сердце, не печально, но горько от вдруг возникшего чувства потери.
Как много утрачено, как бесконечно много


«Дьявол – это не победа плоти. Дьявол – это высокомерие духа. Это верование без улыбки. Это истина, никогда не подвергающаяся сомнению. Дьявол угрюм, потому что он всегда знает, куда бы ни шел – он всегда приходит туда, откуда вышел».


«Должно быть, обязанность всякого, кто любит людей, – учить смеяться над истиной, учить смеяться саму истину, так как единственная твердая истина – что надо освобождаться от нездоровой страсти к истине».

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра