ноябрь здесь

— Omnia vincit amor, — пылко воскликнул Никита.
— Ради Бога, не надо латыни. Давай лучше щей.

Читаю "Гардемаринов", очень от них хорошо)

* * *

Внезапный коллаб с Гостом внезапен

x.

+ иллюстрация с новой работой

x.

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

"Третье желание" - четыре

XVI. Воображение

XVI. Воображение

На корабле принцесса со свитой в мгновение ока затерялись. О их местоположении свидетельствовала лишь удвоенная охрана у одного из коридоров. Шури даже не подумал предпринять попытку выяснить, относится ли он к числу тех, кто имеет право просить у Её Высочества об аудиенции. Вознамерившись отдохнуть в своей каюте, Шури раздумывал о том, как бы в неё попасть, параллельно злясь на испарившегося куда-то Кокуё. Когда рядом возникла безликая фигура в тёмной одежде, передавшая ему записку, Шури от неожиданности не успел и вскрикнуть – фигура сразу же затерялась среди снующих по коридору людей в форме. Бестолково мотая головой, Шури едва не упал, вместо этого налетев на кого-то, кто втянул его в свободную нишу. Шури хотелось орать и сыпать проклятьями, но кто-то оказался всего лишь Кокуё. Невероятное облегчение охватило Шури, он не сдержал улыбки, но по инерции попытался быть строгим:

– Куда ты запропастился?!

Сочетание радости и раздражения в его исполнении звучало комично. Шури это понял прежде, чем Кокуё расплылся в умилённо раздражающей улыбке, невозмутимо при этом отозвавшись:

– Узнавал, где ваша каюта, Шури-сама. Пройдёмте.

Придерживая Шури за спину, направляя мягким прикосновением руки, Кокуё повёл его по полутёмному коридору, до третьей двери. Использовав плоский ключ на цепочке с вырезанными на нём похожими на письмена канавками, он открыл дверь и пропустил Шури вперёд.

– Почему у меня нет такого ключа? – возмутился Шури.

– Потому что он у меня, – резонно возразил Кокуё. Не дав Шури придумать что-то в ответ, что выражало бы испытываемое им возмущение, он сказал: – Здесь вы можете ознакомиться с содержимым записки.

Кокуё понизил тон, и одно только это вынудило Шури прикусить язык. Он уже и забыть успел о переданном ему послании.

– Иногда мне кажется, что это я был дворецким в доме своего отца, а ты в это время получал где-то шпионское образование, – проворчал Шури. Осмотревшись, он оценил ограниченное, но в чём-то изысканное убранство каюты. Небольшое помещение, но с добротной, пусть и немногочисленной мебелью. Кокуё предложил ему сесть, выдвинув стул из-за стола.

– Именно потому, что я был дворецким в доме вашего отца, я произвожу такое впечатление, – ответил он с улыбкой.

Усевшись, Шури расправил перед собой скомканную записку. Больше какой-нибудь кровожадной угрозы, он опасался увидеть зашифрованные каракули. Но написанное складывалось из обычных аккуратно написанных букв:

«В десять вечера, в ангаре, во время смены караула. Один.
Об остальном позаботятся».

Шури несколько раз перечитал записку. Кокуё склонился над его плечом, прочитав её тоже, чему-то кивнул. Уловив это движение, Шури требовательно вопросил, резко обернувшись к слуге:

– Что это значит? Почему я должен идти один?

– Таков план. Обратите внимание на почерк, это сообщение от принцессы.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю. Не о чем беспокоиться.

– Хотя бы намекни! – взмолился Шури.

Кокуё нависал над ним, чуть наклонившись вперёд. Шури был вынужден смотреть на него снизу вверх. И он увидел… что-то. Не насмешку, что-то иное, похожее на растерянность. Но тёплый жёлтый свет настольной лампы сглаживал черты, и видение ушло, когда Кокуё улыбнулся.

– И вы подумаете? – вкрадчиво спросил он.

– Да! Честно-честно, я обещаю!

Кокуё кивнул и отстранился, усевшись на кровать.

– Ладно. А я полежу, можно?

– Да! Конечно! – горячо залепетал Шури. – Намекни сначала!

Кокуё наклонился, чтобы расшнуровать туфли. Волосы упали ему на лицо, так что ему пришлось заправить несколько прядей за ухо. Шури увидел впервые, как он это делает.

– А, да, точно, намёк.

Улёгшись, Кокуё подложил под голову руки, с удовольствием вытянувшись во весь рост. У Шури руки чесались его тормошить и торопить, он нервничал в ожидании. Словно бы упиваясь его смятением, Кокуё сознательно медлил, смакуя слова, прежде чем сложил из них свою реплику.

– Представьте, что вы… принцесса.

В наступившей тишине Шури услышал тихое гудение лампы и далёкие отзвуки работающих лопастей двигателя корабля. У него дёрнулся глаз.

– Ты издеваешься?

– Вы обещали подумать, – напомнил Кокуё, нисколько не смущённый его реакцией, лишь только больше развеселившись.

Шури нахохлился, надулся, сложив руки на груди. «Ладно-ладно», – пробормотал недовольно. Прикрыл глаза, откинувшись на спинку стула. Он вернулся назад, вспомнив шествие через праздничную толпу. Он вспомнил Оуку, улыбающуюся и приветственно махающую рукой в вихре кружащихся лепестков. Он приблизился к ней, встал за плечом, настолько близко, что её волосы невесомой паутинкой щекотали ему лицо. Воздух сладко пах цветами.

Не открывая глаз, Шури обвёл взглядом собравшихся вдоль тротуара людей. Множество лиц было обращено к нему. Растерянных, растроганных. Сомневающихся, подозрительных. Серых от усталости или каменной пыли, в морщинах от бед и улыбок. Таких разных, пострадавших и обездоленных. Но при взгляде на неё, юную и сияющую, улыбающуюся светло и ярко, пышущую энергией и жизненной силой, в их глазах загорались искорки надежды. Словно припорошенные снегом и пеплом загорающиеся под цветочным ветром угольки. Но в воздух поднималась пыль, напоминая запах пожарища, и цветочная сладость не могла его затмить.

Шури раскашлялся, глубоко и жадно вдохнув, вдруг осознав, что до сих пор сдерживал дыхание. Краем глаза он заметил обеспокоенное лицо приподнявшегося на локте Кокуё, а спустя мгновение ощутил тепло его ладони на колене.

– Представили себя принцессой?

– …Да.

– И каково?

Шури медленно открыл глаза. Заново привыкая к обстановке, он часто моргал, по щеке соскользнула капля, оставляя за собой мокрый след. Шури стёр её рукавом. Вздохнул раз, другой, сказал:

– Тяжело. Много ответственности. Все смотрят, все видят. Видят разное. Сомневаются. Надеются.

Кокуё кивнул. Он убрал руку, вновь подложив её под голову, устроившись в прежней позе.

– Так, хорошо, – проговорил он. – И вот вы, вся такая из себя принцесса, хотите посмотреть мир. Как вы будете это делать?

Шури фыркнул.

– Ну уж точно не так, как сегодня. Я бы… стремилась остаться незамеченной.

– А почему?

События часовой давности предстали перед Шури в ином свете, вдруг сложившись в чётко разыгранную партию. Он не улавливал деталей, ещё нет, но подспудно подозревал произошедшее в «постановочности».

– Для безопасности, – ответил он, сложив кончики пальцев друг с другом, глядя вперёд, мимо Кокуё в прошлое. – Тем меньше глаз, тем лучше. И… так больше шанс увидеть истинное положение дел.

«Увидеть всё то, что за цветочными лепестками, за фасадом благополучия…»

В голосе Кокуё послышалась ободряющая улыбка.

– Верно.

– Тогда почему сегодня всё было так… неправильно?

– Скажем так… пусть это будет вашим домашним заданием.

Перспектива остаток дня провести в размышлениях Шури не прельщала, но он с ней смирился, точнее, вдруг вовсе об этом забыл, увидев на столе разложенную записку.

– И что всё-таки значит эта записка?!

– Всё то, что вы сказали, – терпеливо отозвался Кокуё. – Вот вам ещё намёк. Мы пребываем к границе седьмого округа уже сегодня, около девяти вечера. Но на ночь ляжем в дрейф, а завтра утром кортеж принцессы отправится в церковь.

– А как же безопасность, ты же сказал…

– Держите это в голове, но подумайте вот ещё о чём. Как обеспечить безопасность на случай, если принцесса всё же решит действовать открыто. Помпезно.

Шури нахмурился. Но подумать как следует не успел, озвучив то, что первым пришло на ум:

– Заранее проверить её маршрут?

Кокуё бросил на него одобрительный взгляд.

– И всё-таки вы способны к размышлениям в стрессовой обстановке. Хвалю!

Следующая догадка озарила лицо Шури неуместным восторгом.

– Так Хьюга и Конацу сейчас… на разведке?!

– Браво. Сами догадались, с ума сойти.

На сарказм в тоне Кокуё Шури только рукой махнул, беспокойно затараторив:

– Но это не объясняет содержимое записки?! Зачем встречаться поздним вечером в ангаре с кем-то явно подозрительным?

Одобрение на лице Кокуё сменилось сочувствием.

– Нет идей?

– Нет!

– Совсем?

– Совсем!

– …В таком случае, вас ждёт сюрприз.

– Ну Кокуё!

На тычок в бок Кокуё никак не отреагировал, только хохотнул. Шури преувеличенно горестно вздохнул, скомкал записку и сунул её в карман. Свет от лампы задрожал, когда корабль тряхнуло, отблески рассеялись по каюте раздробленными осколками и исчезли. Завороженный, Шури наблюдал за оживающими и замирающими тенями.

«Завтра… Завтра мы прибудем в церковь. Туда, где сгинул Микаге…»

– Эй, Кокуё… Ты в порядке?

– М-м? Конечно.

– Правда?

– Мне не по себе, если быть честным. Но всё будет в порядке.

– Ты справишься без меня?

– …

– Ну хотя бы сделай вид, а!

Кокуё рассмеялся. Звук его серебристого смеха прокатился по каюте, осветив её и прогнав тени, успокоив Шури. Тот и сам улыбнулся. Преисполнившись уверенности, он сказал:

– Я разведаю путь. Я приду туда первым. Ступай по моим следам. И тогда всё будет хорошо.

* * *

intro. Карманы, полные камней

intro. Карманы, полные камней

Мне было холодно, но я не могла в этом признаться. Дыхание совсем не согревало озябшие руки, а обтягивающий тёмный наряд и плащ с капюшоном не предусматривали наличие карманов. Люди Кикуне ушли вперёд, серыми тенями растворившись в сгущающихся сумерках. Где-то на окраине города вдали от церковной стены, я осталась наедине с брошенными ястребами, безучастность которых хоть и не пугала, но и нисколько не помогала. Я задавала себе вопрос, играясь с интонацией, только тем и способная себя развлечь:

«Они помогут мне. Они помогут мне! …Они помогут мне?»

Улыбка на губах горчила.

Правда заключалась в том, что мне было плевать, помогут ли они мне.

После того, как Ферлорен покинул мир, я бродила по руинам, собирая камни. Серые, безобразные, тяжёлые и острые, бесполезные, я складывала их все в карманы, затрудняя каждый свой новый шаг. Я словно наказывала себя, приговаривая на все лады:

«Я не помогла ему. Я не помогла ему! …Я не помогла ему?..»

Тейто уходил с благодарной улыбкой, лучащийся ею, наполненный светом и добротой. Он ни у кого не просил о помощи. Он сделал то, что хотел, что должен был сделать. Уважая его выбор, я улыбалась тоже, в ином случае не простив бы себе испорченное прощание.

Я хотела остановить его. Я хотела попросить его остаться. С нами. Со мной. С живыми!

Мимолётные желания, которые мне не суждено было исполнить.

Он ушёл, а я осталась собирать камни.

Мои верные подруги – маленькие драгоценные камешки, лёгкие и радующие глаз, успокаивающие, согревающие, убеждающие в правильности выбранного пути – камни-обереги, силой которых я была обязана поделиться с другими.

Хакурен – не огранённый алмаз в куче щебня, который останется после того, как всё остальное рухнет; твёрдый, сияющий, перенявший всё лучшее от того, кто оставил его, хранящий память о нём, сердечность его дружбы, сладкую горечь любви.

Ястребы – обсидиановые осколки, безжизненные, но опасные, ошеломляюще чёрные и тяжёлые, словно не отпущенные грехи, оставшиеся от того, кто их нёс – символы прошлого, хранящие память о смерти.

Младший Оак – необработанный кварц – то ли кусок прозрачного стекла, то ли горсть песка, бессмысленный в своей неопределённости и непобедимый в своей двойственности; как стекло, его невозможно увидеть, пока на него не упадёт свет; как песок, он ускользает сквозь пальцы и его никак не вытряхнуть из карманов.

Они утянут меня на дно, если я проиграю. Или станут мощным оружием в руках, если мне хватит решимости довести начатое до конца.

– Возьмите, Ваше Высочество.

Голос Конацу застал меня врасплох, я не услышала, как он приблизился и не сразу заметила протянутые им перчатки. В темноте белели его оголённые кисти, светлые и изящные, почти что девичьи, вероятно даже более мягкие, чем мои. Согретые его кожей перчатки были тёплыми, но я не могла принять их так просто.

– Но они же…

– Возьмите, у меня есть запасные, – настойчиво и твёрдо повторил Конацу. Где-то в темноте раздался смешок Хьюги, отчего лицо Конацу враз стало ещё более сердитым. Меня это отчего-то развеселило. Мне даже не пришлось заставлять себя улыбаться.

– Спасибо.

– Ну и славненько, заговорила, наконец, а то я уже беспокоиться начал, – весело прозвенела темнота голосом Хьюги.

– Ну да, как же, – раздражённо ответил Конацу.

– Серьёзно тебе говорю! Когда Её сиятельное Высочество не улыбается и не разговаривает, у меня аж мурашки по спине бегать начинают. Брр! Согрей меня, Ко-на-цу-у!

Без трудов отыскав в темноте Хьюгу, Конацу ударил его в бок. Тот в ответ щёлкнул его по лбу. Завязалась шуточная перепалка.

Наблюдая за ними, я не могла сдержать улыбки. Мне почти удалось расслабиться. Но потом я снова вспомнила их, тех, кого Хьюга и Конацу мне случайно напомнили.

– А вот и они, кажется…

– Да, верно. Ваше Высочество, ответьте им.

На фоне темнеющего неба силуэт хоукзайля был едва различим. Я не заметила бы его сама. Подняв руку, я активировала Око, ещё один свой камень.

Спустя пару минут хоукзайль приземлился. Миниатюрная Охрури изящно соскочила с него, на ходу снимая с лица платок, подбежала и схватила меня за руки, что-то возбуждённо тараторя. Не разбирая слов, я молча ей улыбалась, в то время как Конацу и Хьюга поднимали с земли и отряхивали от песка не сумевшего повторить изящное приземление Шури. Раздосадованный, не отвечая на насмешки, он всем своим видом выражал желание понять, что происходит и оказаться где-то в другом месте. Заметив меня, он остолбенел и забавно выпучил глаза.

– Да-да, господин хороший, это принцесса, вызывает восхищение, как всегда, – вовсю насмешничал Хьюга.

– Но как же?.. Она здесь? И там!.. – недоумевал Шури, со священным ужасом глядя в небо.

– И там тоже принцесса, всё верно. Её сиятельное Высочество вездесуща.

– Заткнитесь, наконец, майор! И проявите уважение! – зло прошипел Конацу, залепив обоим по оплеухе.

– А я разве нет?

– А меня за что?!

До сих пор я дрожала от холода, удивительно было осознавать, что трясти может и от смеха.

Охрури, обняв меня за плечи, беспокойно прошептала:

– Оука-сама, вы уверены, что им можно доверять?

«Конечно нет», – хотелось мне сказать. Но пока я смеялась и не верила в это, поэтому ответила:

– Всё будет хорошо, не волнуйся.

Тайное свойство любых камней – напоминать. Я, хранительница Ока Рафаэля, продолжала об этом забывать, считая, что основное свойство камней – наказывать.

Но на самом деле, камни просто камни. Они лежат в карманах и тянут к земле. В этом их смысл. Без них я бы ничего не весила. Без них я бы ничего не могла.

Поэтому я иду по руинам и собираю камни.

Я верю, мне удастся построить из них что-то хорошее.

На самом деле, мне всё равно, даже если я сгину под завалами.

Просто – собирать камни – это всё, что я могу.

* * *

XVII. Особенности миропостроения

XVII. Особенности миропостроения

Сначала Шури, разумеется, обрадовался. Едва прошёл первый шок от случившегося полёта и благополучного приземления, он увидел знакомые лица и испытал небывалое облегчение. Потом ему удалось получше рассмотреть Конацу и Хьюгу – привычно раздражённого и столь же привычно весёлого – и Шури вдруг стало так обидно оттого, что всё происходило без его ведома. В следующее мгновение он разозлился и, вскинув руку в обличающем жесте, открыл было рот, чтобы выразить в словесной форме всё своё небывалое негодование, но мгновенно оказавшийся рядом Хьюга закрыл половину его лица тяжёлой ладонью.

– Тс-с, уважаемый вы наш, не буяньте, – елейным тоном прошептал он.

Подкравшийся с другой стороны Конацу споро забормотал:

– Считается, что вы в курсе. Сделайте вид, что вы всё контролируете.

Выпутавшись из ослабившегося захвата Хьюги, Шури зло зыркнул на своих так называемых подчинённых.

– Не распускайте руки, майор, – сказал он с напускной уверенностью, но пряча взгляд, – докладывайте.

Хьюга усмехнулся, что могло свидетельствовать о чём угодно, поправил очки.

– Да нечего тут докладывать. Всё идёт по плану, – после тычка Конацу, добавил, – как вы и предполагали.

«Ой халтура…» – привиделся Шури преисполненный злого сочувствия голос Кокуё. Пока он гнал его прочь из своей головы, взгляд вдруг зацепился за что-то иное.

Охрури продолжала что-то нашёптывать Оуке, лицо которой словно бы окаменело, безучастное, лишённое эмоций. Именно отсутствующее кукольное выражение привлекло его внимание. Но и эту мысль он отбросил в сторону. Пришедший на ум вопрос первым озвучил Конацу:

– Всё в порядке, Ваше Высочество?

– М? – Оука растерянно подняла взгляд, – да, конечно. Мы можем продолжить путь.

– Майор, вы впереди. Господин Шури, держитесь ближе ко мне.

Дважды Шури повторять не пришлось. Он рьяно приблизился, так что Конацу пришлось отступить от него, чтобы не соприкасаться плечами. Хьюга растворился в неверной черноте улицы, девушки следовали за ним тихими тенями. Шури вдруг пробил озноб: зловещее это зрелище – удаляющиеся фигуры в чёрных запахнутых плащах.

– Я брошу вас здесь, если вы не поторопитесь, – шикнул на него Конацу.

– Т-ты и сам не торопишься! – запальчиво отозвался он.

Конацу не ответил, не сразу. Заминка смутила Шури, он оступился на ровном месте.

– Действительно, не тороплюсь, – с неожиданной горечью отозвался Конацу. – Пойдёмте.

Они вступили во мрак, что был много гуще того, что они оставили за спинами. В тишине ночного города раздавался лишь шорох их шагов, не отличимый от случайных звуков улицы, удаляющийся в случайном скрипе или собачьем лае. Вокруг не было никого, кто мог их услышать, Шури отчего-то был в этом абсолютно уверен.

– Конацу… – позвал он.

– Это может подождать?

– Я хочу знать, что здесь произошло.

Выражение лица Конацу было не рассмотреть. Лишь по тому, как шаркнули подошвы его ботинок по земле, можно было уловить произошедшую мгновенную перемену в настроении. Шури смирился с тем, что ответа не будет, пожалел, что рот раскрыл, ни к чему-то хорошему это и не могло привести. Но всё же, тихо выдохнув, Конацу проговорил.

– То, что здесь произошло, наше дело, дело прошлого отряда ястребов, дело главнокомандующего Аянами. Не твоё. Сейчас это уже не имеет значения.

Шури поджал губы. В голосе Конацу не было ничего, не осталось ни тени переживаний, что могли быть связаны с тем, о чём он говорил. У Шури сложилось впечатление, что Конацу уже не единожды повторял эти слова, быть может, самому себе. Дело давно минувших дней, дело прошлого, дело, что уже тогда, и не было его личным.

Но Шури было сложно поверить, сложно смириться с тем, что, возможно, сам Конацу не имел никакого влияния на своё прошлое. Как Шури – на своё настоящее.

Вдруг ему причудился сладкий цветочный запах. Прислушавшись, Шури понял: не причудился. Перед его лицом проплыло несколько цветочных нежно-розовых лепестков по причудливой неестественной траектории.

– Это знак, – шепнул Конацу и ускорил шаг, – идём.

Они пошли по цветочному следу, что парил над землёй, запах становился всё более отчётливым по мере их приближения. Петляя по закоулкам, они вскоре догнали Хьюгу и остальных, собравшихся у входа в заброшенный канал. Практически неразличимая в темноте в своём сером наряде Кикуне что-то говорила Оуке. До Шури доносились лишь обрывки фраз, он разобрал что-то вроде «Проводник скоро придёт» среди неразборчивого шёпота. Обернулся к Конацу за разъяснениями, но того рядом не оказалось. Шури потребовалось время, чтобы отыскать его в темноте вместе с Хьюгой.

Потерев озябшие ладони, Шури попытался придать себе уверенный вид, но ему всё равно пришлось уговаривать себя сделать шаг, чтобы добраться до Оуки. Из тоннеля пахло сыростью и смрадом, Шури нисколечко не предвкушал прогулки по нему. Пристально в него вглядываясь, он первым заметил промелькнувший в бездонной глубине огонёк. Ему пришлось зажать ладонью рот, чтобы не вскрикнуть в ужасе.

– Он здесь, – спустя секунду шепнула Кикуне. Оука выпрямилась, готовая встретить человека, чьи шаги по гулкому тоннелю становились всё громче. Огонек оформился в фонарь, что он держал на вытянутой руке. Свет тонул в его тёмном бесформенном одеянии. Человек откинул капюшон, но Шури не удалось рассмотреть его лицо сразу, потому как сидящие на кончике носа очки словили свет и укрыли его вернее тени. Но, метнув взгляд на Оуку, Шури заметил её улыбку и понял, что для неё человек в рясе и плаще не является незнакомцем. Она поприветствовала его взмахом руки.

– Рада видеть вас в добром здравии, епископ Кастор.

Аура непроницаемой загадочности вмиг схлынула с человека, стоило его имени прозвучать в темноте ночи. Лукаво щурясь и улыбаясь, Кастор ответил на приветствие и окинул взглядом тёмные силуэты, составляющие свиту принцессы. Возможно, Шури только показалось, что его взгляд задержался на Конацу и Хьюге, показалось, что выражение лица, выхваченное из темноты фонарём, исказилось – улыбка стала тоньше, а взгляд острее. Показалось, что он едва заметно кивнул. Но раздавшийся в ответ голос Хьюги развеял все его сомнения:

– Как поживаете, епископ?

Кастор усмехнулся, немного насмешливо, немного странно. В голосе послышалась ирония.

– Бывало и лучше, – ответил он. – Бывало и хуже. По-всякому бывало, но чтобы так – впервые. Необычайная лёгкость бытия.

– М-м, – протянул Хьюга, приблизившись, остановившись на краю круга света, что отбрасывал фонарь. – Подскажите рецептик достижения этой самой лёгкости?

– Запросто, – улыбнулся Кастор. – Любимое хобби, чаепития на свежем воздухе. И регулярные исповеди. Вот и весь секрет моего успеха.

Хьюга издал хриплый смешок, что нисколько не выражал никакого веселья.

– Дивно звучит. Могу я воспользоваться вашими профессиональными навыками?

– Для этого я здесь.

Кастор и Хьюга обменялись взглядами, совершенно непонятными для всех остальных, посторонних и чужих, но таким образом разделяя друг с другом целую историю. Историю прошлого. Прошло не больше пары секунд, как Кастор разорвал зрительный контакт и обернулся к Оуке. – Пройдёмте, Ваше Высочество, за мной. Здесь безопасно.

Кикуне выступила вперёд, остановив Оуку прикосновением к плечу.

– Вы можете это гарантировать? – строго спросила она.

Кастор наградил её менторской улыбкой и тоном терпеливого учителя.

– Никто не может гарантировать ничего, дитя моё. Но ваша принцесса приручила диких зверей, не думаю, что ей есть чего бояться. Да и к тому же, – сказав это, Кастор взмахнул руками, словно предлагая насладиться окружающим пейзажем, погружённым в темноту и мрак, – На всё воля господа нашего.

После этих слов наступила тягучая абсолютная тишина. Поневоле Шури поднял взгляд к ночному небу, ожидая, что с него вот-вот низвергнется поток света, подтверждающий слова епископа. Но Кикуне оказалась менее впечатлительной, но более подозрительной.

– Этими словами вы снимаете с себя ответственность?

– Этими словами я возлагаю ответственность за ваши жизни на вас самих.

Хьюга рассмеялся в кулак, разрушив мрачную атмосферу. Или её усугубив. Шури не понял.

– У-ух, страшно-то как, – шутливым тоном сказал Хьюга, поправив очки.

– Я тоже не сразу привык, – отозвался Кастор, повторив его жест.

Оука хохотнула, из чего Шури поспешил сделать успокаивающий вывод о том, что случилось что-то забавное, не более того.

Как бы то ни было, первый в жизни Шури священнослужитель производил впечатление до крайности неблагонадёжного человека со странностями. Ещё один чудак из чьего-то прошлого.

Но чутьё подсказывало ему, что к этой особенности миропостроения вокруг него Шури уже совсем скоро привыкнет.

* * *

XVIII. Живые и мёртвые

XVIII. Живые и мёртвые

У Шури сложилось впечатление, что главной целью всех блужданий по тёмным лабинтоподобным катакомбам было максимально запутать их и утомить настолько, чтобы ни у кого и мысли не возникло высказывать недовольство, когда конечная цель была достигнута: с жадностью вдохнув свежий воздух, Шури и не заметил даже, что они вышли из какого-то склепа – маленькой пристройки в глубине… чего? Сада, по всей видимости.

До рассвета было ещё далеко, но в саду было светло – сладко пахнущий воздух словно бы мерцал из-за рассеянного света, источником которого были цветы. Крупные белые головки сияли точно светильники, зажжённые зайфоном. Всюду словно угольки или искры от костра роились частички света, освещая аккуратные дорожки среди листвы. Шури задрал голову, увидев над собой купол цвета ночного неба. «Не сад, а оранжерея», – понял он, уловив чужое присутствие раньше, чем незнакомый человек в белой рясе священника вышел к ним навстречу. Он улыбался улыбкой мягкой, кроткой, и был очень красивым, не мужчина, не женщина – цветок, такой же, как и все те, что горели в ночи. Крупнее прочих и умеющий говорить, но цветок.

Шури так и не понял, откуда взялась эта мысль. И не удивился, когда принцесса Оука вышла из-под своего верного и бдительного конвоя, обняв человека, как старого доброго знакомого.

– Лабрадор-сан!

– Мне кажется, ты стала немного выше.

До ушей Шури донёсся вздох Хьюги. Его раздражение скорее угадывалось, а не ощущалось, Конацу шикнул на него, призывая к порядку. Внимание Шури не задержалось на товарищах надолго. Что-то неясное вдруг привлекло его внимание. Скопление огоньков, смутных, полупрозрачных, дальше по тропинке у красивой увитой лозами беседки. Словно фантом, призрак. Бесцветное, практически лишённое формы, неясное и всё-таки узнанное им. Белое лицо было перечёркнуто крестообразным шрамом.

В тихом воздухе прозвучал знакомый смех.

Шури покачнулся и чуть не упал, но его поддержали: Хьюга возник за спиной тёмной осязаемой тенью. Шури тяжело дышал, глаза словно бы накрыло пеленой, он почти ничего не видел. Голос Конацу уговаривал успокоиться. Как-то это сработало. Шури ощутил на себе внимательный взгляд. Лавандового цвета глаза Лабрадора смотрели с каким-то неясным чувством. Сожалением, быть может?..

Шури не хотел знать.

Не готов был узнать.

– Очень бы не хотелось грубо прерывать воссоединение друзей, но нашему командиру отдохнуть бы не помешало, – равнодушно-смешливый голос Хьюги нарушил благостную атмосферу. Мистическая сказочность обратилась холодной тишиной. Как всегда.

Но Шури стало полегче.

– Да, конечно, я понимаю, вы, должно быть, устали, – тихо отозвался Лабрадор. Они с Кастором переглянулись и, придя к какому-то совместному телепатическому решению, кивнули друг другу. Бесшумно родившаяся из темноты между огнями марионетка появилась перед ними. Её пустое лицо и испугало, и успокоило Шури. Хьюга и Конацу стояли по сторонам его рук и спокойствие пришло на смену странному возбуждению очень скоро.

Отточенными резкими жестами кукла позвала их за собой. Часть свиты Оуки пошла вместе с ними. Шури бросил взгляд на принцессу напоследок. Она смотрела в их сторону, поджав губу, похоже, не видя ничего.

Шури подумал, ей повезло.

Следующая серия полутёмных лестниц и коридоров слилась в мешанину глухих шагов и приглушённых шепотков. Сердце стучало в такт шагам – Шури почти удалось убедить себя в том, что всё хорошо.

Темнота за спиной шептала голосом Хьюги. Конацу вторил ей, точно дрожащий огонёк свечи.

– Чёртовы призраки.

– Всё хорошо. Это была лишь иллюзия.

– Хах, словно мне не хватает того, что он приходит во сне. … Ты видел его?

– Нет. Моё наваждение преследует меня двадцать четыре часа в сутки. Оно осязаемо и топочет словно закованный в тяжёлый доспех, не знающий покоя рыцарь. Я никогда не хотел остаться тем живым, что будет завидовать мёртвым.

– …Прости.

– Просто постарайся успокоиться.

– Да, ты страшнее сгустка света.

– Как и ты.

– Это и делает нас живыми, да?

Голоса в голове Шури утихли.

Поскорей бы увидеть Кокуё.

* * *

intro. Предсказание

intro. Предсказание

Цветы молчали.

Когда за Фрау и Тейто захлопнулись врата, Лабрадор закрыл глаза, улыбнулся и подумал: «Всё будет хорошо».

Это было его последним предсказанием.

С тех пор цветы утратили свои голоса. Лабрадор больше не слышал их шёпота, приумноженного ветром, не слышал ни слова о будущем в нём.

Он словно ослеп, оглох, утратил все чувства. Он и представить не мог, насколько сильной окажется отдача от шагнувшего за пределы его тела духа бога. И Кастор возился с ним лишь потому, что он был подобен марионетке, в которых тот души не чаял.

Кастору, в конце концов, удалось приучить себя полагаться только на собственные силы, чтобы продолжить заниматься любимым делом. Лабрадор же перестал видеть будущее. Он всё ещё мог исцелять. Но долгое время не видел в этом смысла. А потом в церковь хлынули беженцы, и пришлось брать себя в руки, буквально, собирать по кусочкам.

Труп в зарослях сада, о котором все забыли, он ожил.

Очень то было странное ощущение. Двигаться, дышать, пить, употреблять пищу. Необходимость тратить массу усилий на то, чтобы обеспечить тело необходимым, чтобы продолжать двигаться, дышать, пить, употреблять пищу. Чтобы жить. Никакого отличия от растений.

Это раньше он был богом, а теперь – борющийся за свою жизнь цветок. Ох уж ему эта ирония жизни.

В один из вечеров Лабрадор сделал ещё одно открытие: впервые за очень долгий срок он опьянел. Позволив себе передышку в суматошном ритме церковной жизни, он коротал время в мастерской Кастора, пока тот возился с шитьём. Он предложил ему выпить и Лабрадор не отказался.

Позже Кастор со смешком посетовал на то, что особо не вслушивался в его бессвязную ворчливую болтовню, а зря, ведь в ней наверняка прозвучало не одно ценное предсказание. Вроде того: «Мир катится в бездну, это я тебе точно говорю».

Лабрадор ответил улыбкой, сочащейся ядом. Он уже смирился с тем, что был растением, но ещё не понял, каким.

Потом архиепископ привёл в церковь Миллею Кляйн. И одного взгляда на неё оказалось достаточно, чтобы понять: она беременна.

Не нужно было быть пророком, чтобы сделать следующее заключение: ребёнок, что родится через несколько месяцев, – это будет Тейто. Лабрадор просто это знал.

И поэтому позволил себе быть оптимистом: может быть мир и катится в бездну, но бездна не была концом.

Она была новым началом.

* * *

IXX. Невозможность

IXX. Невозможность

Шури проснулся и первые секунды после пробуждения испытывал ни с чем несравнимое блаженство, постичь которое мог лишь человек, который выспался. Но уже в следующее мгновение яркий солнечный свет резанул по его глазам, вынуждая натянуть одеяло на лицо.

А потом он вспомнил, где он, и подорвался с места как ужаленный.

В залитой солнечным светом комнате он был один. Постели Хьюги и Конацу были заправлены. Шури был не уверен, что они вообще спали, потому что сам отключился, едва прикоснулся к подушке. Но он бы предпочёл, чтобы они были рядом, вместо того, чтобы поступить как всегда: сбежать по своим делам, оставив его позади.

Впрочем, злился Шури недолго. С улицы доносился приглушённый гомон церковной жизни, любопытство перед которым побудило Шури подняться и на цыпочках по прохладным плитам не покрытого коврами пола прокрасться к окну. Он увидел двор – зелёную лужайку, усеянную шестами с верёвками, на которых колыхалось ослепительно белое бельё. Монахини в тёмных рясах порхали между ними с огромными плетёнными корзинами. Умиротворяющее зрелище, от которого Шури зябко повёл плечами: хотя проникающий в комнату свет согревал, холод каменных стен оттого ощущался лишь сильнее.

У дальней стены в закутке около двери стояла лохань с водой, едва-едва тёплой. Вероятно, она была горячей, когда её принесли, но с того момента прошло не меньше часа. Шури с трудом ориентировался во времени. Солнце было уже высоко, и кусочком не очнувшегося до конца сознания Шури понимал, что безбожно проспал.

– Могли бы хоть записку оставить, – проворчал он, разворачивая на ладонях свой зайфон. Опустив ладони в воду, он быстро нагрел её и ополоснул лицо. Стало полегче.

Приведя себя в порядок, насколько то было возможно без зеркала, Шури напоследок оглянул комнату, но не найдя в ней ничего, что могло бы придать ему уверенности, тяжело вздохнул, вновь вынужденный осознать своё безрадостное положение. С опаской приоткрыв дверь, он выглянул в коридор. Никого. Шури искренне не понял, расслабило ли его это или напрягло.

Не то чтобы у него был выбор.

Выйдя на коридор, Шури посмотрел налево, посмотрел направо – не увидел разницы. Ему пришлось признаться перед самим собой, что он не имеет ни малейшего понятия, куда ему стоит идти.

Некоторое время он размышлял о бессмысленности попыток осмыслить что-либо, как вдруг фигура в белой рясе мелькнула в конце коридора и скрылась за поворотом. Шури рванул за ней, как за единственной надеждой выбраться хоть куда-нибудь.

– Стойте, стойте, прошу вас!

Светловолосый мужчина шагал широко и словно бы даже ускорился, когда Шури закричал ему вослед. Но догнать его не составило труда. Правда, прежде чем Шури удалось что-то сказать, священник заговорил первым.

– Вам следует воздержаться от столь неподобающего способа передвижения в этих священных стенах, молодой человек.

– Ч-что?

– Не бегайте. Это недопустимо.

– Я прошу прощения, но… иначе я не смог бы вас догнать!

– Хм, в самом деле?

– Мне нужна помощь! А вы сделали вид, что не услышали, как я вас зову!

– О-о, так вы звали меня?

– Ну разумеется! Здесь больше никого нет! Что это вообще за место такое?

– Я бы тоже хотел это знать…

– Что?

– Что?

На мгновение они встретились глазами, и Шури утратил дар речи не только он возмущения, раздосадованный очевидным намерением незнакомца выставить его дураком. В чертах лица мужчины было что-то неуловимо знакомое. И во взгляде золотистых глаз Шури успел заметить ответный интерес.

Мужчина хитро улыбнулся, но ничего не сказал, отвернулся, продолжив путь. Шури ещё несколько секунд смотрел на пружинящую длинную прядь, весело подпрыгивающую при каждом шаге. Отвлёкшись, он не сразу услышал обращённый к нему вопрос:

– Могу я узнать ваше имя, молодой человек?

– Моё?

– Ваше.

– Шури. Шури Оак.

– Ещё один представитель славного рода, кто бы мог подумать. Вы, надо полагать, заблудились?

Шури хотелось возразить, обратить внимание собеседника на то, что с его точки зрения, возможность потеряться подразумевала наличие осмысленной цели. Но признаваться в том, что у него её не было, Шури вдруг стало неловко. К тому же не то чтобы странному незнакомцу было дело до его затруднений. Он и вовсе, судя по всему, относился к тому типу людей, которые могли сделать какой бы то ни было вывод без всяких на то оснований, что и продемонстрировал следующими словами:

– Ничего, привыкнете. Жизнь всегда одно из двух: или ты находишь, или тебя находят.

Его реплика не нуждалась в ответе, достаточно было разделить с ним многозначительное молчание. Но Шури этого не понял.

– И что это значит? – спросил он. Лицо священника приобрело такой вид, будто ему пришлось проглотить что-то на редкость несъедобное.

– Это значит, что путь неважен.

К пониманию это нисколько Шури не приблизило, но он счёл за благо смолчать, понадеявшись, что философия священника приведёт его хоть куда-нибудь, где найдутся другие люди с более чёткой жизненной позицией. Приумножать чужие заблуждения своими вовсе не хотелось.

А потом он вдруг почувствовал что-то. Снова.

Шури показалось, что его окликнули. Чей-то смутно знакомый голос позвал его, мимо пронеслись скорые шаги. Он обернулся, оглядывая перекрёсток, на котором оказался. В конце длинного коридора он увидел огромную дверь. Скрип петель прокатился от стены до стены, оглушительный и страшный. Поднявшийся сквозняк взволновал его волосы. Но Шури это не напугало. Голос, что он услышал, никогда его не пугал.

«Вот так сюрприз! Ты здесь».

– Молодой человек, мне стоит оставить вас здесь?

Знакомый незнакомый священник стоял в десяти шагах от него. Обернувшись к нему, увидев вновь, Шури одновременно узнавал и не узнавал его. Но он был реален. В отличие от всего прочего.

«Просто показалось», – подумал Шури.

– А что за той дверью? – спросил он у священника.

Тот глянул удивлённо, светлые брови приподнялись, губы сложились в узкую линию – он стал похож на Хакурена. Это новое открытие, подтвердившее возникшее ранее чувство узнавания, отдалило Шури ещё больше от беспокойства по поводу прочих странных вещей. Церковь же, было бы странно, если бы странные вещи в ней не происходили.

– А-а, – безразлично протянул священник в ответ. – За этой дверью то же самое, что и за любой другой дверью.

Шури нахмурился, дав понять, что не отказался бы от пояснений. Мужчина смиренно вздохнул. В его усталом голосе отчётливо прозвучала истинная скорбь всей жизни:

– Досадно, что вам неизвестно что-то столь очевидное. Каждый знает, что за любой дверью скрывается неизвестность.

Сомнение зародилось в мозгу Шури. Ведомый догадкой, он почти что сказал: «Признайтесь, вы ведь и сами дороги не знаете». Но понимание ещё более глубокое заставило его промолчать.

«Это ничего не значит».

Куда бы он ни пошёл, он не сможет встретиться с ним. Уже нет.

Ведь Микаге Селестин умер.

* * *

XX. Явление

XX. Явление

Когда вдвоём они, в конце концов, вышли туда, где нашлись другие люди, неизвестно, кто из них обрадовался больше.

– Архиепископ Ланс, вас уже все обыскались! – воскликнула светлолицая монахиня, подбежавшая к ним.

– То же самое я могу сказать об этих самых всех, – сухо отозвался обозванный архиепископом Лансом незнакомец, высокомерно вздёрнув нос. Шури вдруг ни с того ни с сего испытал неимоверно острое желание приложить ладонь ко лбу.

Девушка вздохнула, сокрушённо покачав головой, а затем обернулся к Шури. Почтительно поклонившись ему, она окончательно сбила его с толку, заставив напряжённо замереть в ожидании чего-то страшного.

– Оак-сама, позвольте, я провожу вас.

Буквально камень упал с сердца Шури. Окрылённый надеждой, он готов был сорваться с места в любую секунду. Архиепископ Ланс в свою очередь, не сдержав раздражения, позволил собственному голосу высоко подняться, когда с отчаянием бросил:

– А меня проводить?!

В следующую секунду с потолка рухнула марионетка в монашеском одеянии – Шури и Ланс синхронно дёрнулись, сдавленно вскрикнув.

– Вот и ваш эскорт, полагаю, – ответила монахиня, успешно справившись с улыбкой, не позволив ей задержаться на строго поджатых губах. Барбургская церковь становилась в глазах Шури всё более чудаковатым местом. Понурившему голову архиепископу Лансу, вынужденному проследовать за странно дёргающейся марионеткой, он, тем не менее, посочувствовал и мысленно пожелал удачи.

– Прошу прощения за доставленные неудобства, – сказала монахиня, привлекая внимание Шури. – У архиепископа несколько альтернативные представления о пространстве и времени.

– А, нет, ничего страшного, – неловко пробормотал Шури. – В некотором роде, я могу его понять…

Монахиня задержала на нём взгляд, удивлённая услышанным, но, улыбнувшись, добавила:

– Меня зовут сестра Либель, если вам понадобится помощь, вы смело можете послать за мной, я со всем помогу.

– Благодарю, – искренне ответил Шури.

Остаток пути Шури, не открывая рта, следовал за Либель, слушая краем уха её рассказ о церкви. Внимательным он никогда не был, тем более, что утро одарило его рядом значительных потрясений, так что сконцентрироваться на чужих словах никак не удавалось. В памяти то и дело всплывал странный коридор, в конце которого из-за приоткрытой массивной двери доносился чей-то зов.

В следующее мгновение Шури вздрогнул от неожиданности, когда несколько голосов раздались одновременно:

– Вот мы и пришли.

– О, ваше благородие, добрались-таки!

– Майор, не орите с набитым ртом!

– Прости. Не в силах сдержать восторга перед начальством.

Хьюга и Конацу уже были здесь, в огромной столовой, сидели с края одного из столов, возмутительно мирно завтракая. Шури не мог достоверно оценить испытываемые при их виде чувства, не мог сказать, было ли то облегчение или раздражение. Тем не менее, приблизившись и заняв своё место рядом с ними, он сказал:

– Не утруждайте себя оправданиями.

– И в мыслях не было, – чистосердечно сознался Хьюга, с аппетитом поглощая какой-то бульон.

Конацу, который мял в руках хлебную лепёшку, вздохнул.

– Мы собирались пойти за вами после завтрака, предварительно осмотревшись.

– И? Выяснили что-нибудь? Что-то, что я должен знать?

– Прибытие официального имперского кортежа ожидается к полудню. До этого момента нам нужно исследовать территорию.

Шури кивнул. Оглянувшись, он увидел лишь несколько человек из сопровождения Оуки – её личной охраны под командованием Кикуне. Насколько он понял, их с ними предварительный визит был направлен на обеспечение безопасности. Всё-таки отдых оказал на Шури благотворное влияние: в целом картина происходящего стала складываться у него в голове более явным образом. Одно оставалось неясным: если принцесса Оука уже прибыла вместе с ними неофициально, кто будет возглавлять кортеж?

– А ещё, – вклинился в его сумрачные мысли неуместно взбудораженный Хьюга, – суп из рыб-глаз здесь просто объедение.

– Мы сюда не для того приехали, чтобы местные деликатесы пробовать.

– Ну так одно другому не мешает же, Ко-на-цу.

Не подскочить от ужаса, когда Хьюга продемонстрировал на ложке нечто, похожее на разваренный идеально круглый глаз, Шури помогла лишь ладонь Конацу, с силой сжавшая его плечо. Барбургская церковь окончательно потеряла всякое очарование в его глазах.

А потом в другом конце зала вдруг произошло какое-то оживление. Группа лопочущих монахинь, своими фигурами скрывавших того, кого они сопровождали, внезапно возникла из восточного входа в столовую. Привлечённые шумом ястребы разом посмотрели в ту сторону.

– Правда, девочки, не беспокойтесь, я в полном порядке. Просто захотелось прогуляться.

– Вам рожать с минуту на минуту, а вы гулять вздумали! Стоило только на секунду отвернуться!..

– Я прошу прощения, но, право слово, вы чрезмерно драматизируете.

Хьюга едва сдерживался: Шури точно знал по выражению его лица, что тому очень сильно хотелось присвистнуть. Но достаточно было одного предостерегающего взгляда Конацу, чтобы от идеи хоть как-то выразить испытываемые чувства Хьюга отказался.

Странное смятение охватило Шури, когда толпа расступилась и виновница всеобщего беспокойства предстала перед их глазами.

Сияющая в своём возвышенном светлом образе, вся в белом и чистом, с облаком в животе – Миллея Кляйн собственной персоной робко улыбалась, смущённая всеобщим вниманием. Так оно обычно и бывает, когда проводишь десятилетие в коме, а потом приходишь в сознание и сообщаешь миру, едва пережившему катастрофу, о том, что внутри тебя наследник мёртвого королевства. Образ, достойный иконы в безумной Барбургской церкви.

«Аминь…»

* * *

intro. Новая жизнь

intro. Новая жизнь

Она узнавала мир заново.
Вспоминала привычные вещи, удивлялась новому.
Нового было больше.
Было так странно – ходить, по-разному ощущая мрамор, камни, землю, траву под ногами; смотреть, поражаясь архитектуре, природе, людям и животным, а больше всего – ясному голубому небу; дышать, узнавать и не узнавать запахи; слышать – голоса, птичьи трели, ветер. Всего было так много – и мир вращался, и голова шла кругом.
Суетливые, деловитые, словно мышки, милые монахини обеспечили её круглосуточным присмотром после пары казусных инцидентов: однажды, замечтавшись, она едва не упала в фонтан, а в другой раз потерялась на рынке. «О себе не заботитесь, так хоть ребёнка поберегите!» – строго увещевали её многочисленные нянечки. Миллея искренне благодарила их за заботу, не переставая при этом улыбаться. Чрезмерная опека её забавляла. Почему-то она была уверена, что её дитя в утробе наслаждается маленькими приключениями. Он дремлет внутри неё и видит яркие сны, мечтая о том дне, когда вырвется в мир и сведёт его с ума своими происками.
Такое необычное ощущение: в ней зарождалась новая жизнь. Она держала руку на животе и иногда ощущала ответное прикосновение маленькой ладошки. Даже если это были лишь фантазии, они заставляли ее улыбаться. Немножко безумно, быть может, судя по тому, как поглядывали на нее монахини, но бесконечно счастливо. Она с нетерпением ждала новой встречи с ним.
Ей регулярно передавали письма от Вольфа. В них он сдержанно и монотонно пересказывал свои рутинные императорские дела, справлялся у её самочувствии, в самых изысканных выражениях выражал надежду, что у неё и ребёнка всё хорошо, твердил про искупление, писал, что хочет увидеться. Иногда прикладывал карандашные, весьма неумелые, но милые зарисовки – постепенно в них прибавлялось цвета.
Миллея читала, перечитывала, складывала письма в коробку, не зная, что с ними делать. Не зная даже, какие чувства они в ней вызывают. В них было слишком много от прошлого, а она мечтала о будущем. Подумывала о том, чтобы написать ответное письмо, рассказать ему обо всём, что приходит в голову, о всём том, с чем она боялась остаться наедине.
Вместо этого она снова и снова откладывала ручку и бумагу в сторону. Они встретятся и тогда она всё ему расскажет, держа его руку в своих, глядя в глаза. Своей преданностью он заслужил, чтобы она была с ним честной.
Подумать только, он любил её всё это время. Любил, по-настоящему. В это сложно было поверить. Прошлое, настоящее и будущее были навсегда связаны их чувствами. Они делили на двоих воспоминания, особенные, важные и Миллея знала: она не скажет ему, что никогда не сможет полюбить его. Потому что только он остался.
Поднявшись по высокой лестнице, осуществив этот долгий-долгий мучительный подъём, только для того, чтобы распрощаться со всеми своими друзьями на цветочном лугу под бескрайними небесами. Выплакав все слёзы, оставшись в одиночестве, она заснула крепким безмятежным сном.
Хотела ли она этого? Хотела ли уйти вслед за остальными? Хотела ли проснуться? Верила ли она хоть во что-нибудь?..
Ей снились сны, о прошлом, настоящем и будущем. Иногда – о чём-то вневременном. Словно ребёнок, качаясь в колыбели, укутанная теплым нежным эфиром, она слушала голос. Сердитый мужской голос, в котором было столько скрытой нежности и доброты, что хотелось улыбаться.
— Ну это уже ни в какие рамки. Ты там совсем оборзел, чёртов малец, а? Ладно, ладно, надоел. Я сделаю это, хорошо, но припомню в будущем, пеняй на себя тогда. Всё, угомонись. Закрывай глаза. Закрой, кому сказал! Так. Всё. Слушай.

Среди звёзд, в воспоминаниях, что укутаны снегом,
Я ищу твои следы.
Молюсь о душе, бесконечно пребывающей в мире —
Словно во сне.*

Слова, что переплетались, словно нити, пронизывая прошлое и будущее, сияли ослепительным солнечным светом. Ей чудились силуэты, радостные голоса, детский смех. Его голос, зовущий её по имени, руки, сотканные из света, нежно обнимающие её, губы у виска, шепчущие слова любви.
«Ты не одинока. Ничего не бойся. Я всегда буду рядом, чтобы защитить тебя».
Во сне она плакала и тянула руки к тающему свету.
Утром она улыбалась, радуясь новому дню.
– Мы справимся, Тиаше, – обещала она небесам. Поглаживая живот, ощущая растущую в ней силу, Миллея точно знала, что всё правда и иначе не может быть. – Мы обязательно справимся.
__________
*попытка в вольный художественный перевод известно чего

* * *

---

Заняты бездельем - ID

Gundam 00 - Марина Измаил

...

Я люблю Марину. В моём личном списке женских персонажей аниме она занимает лидирующую позицию. Я была безумно рада, когда была оттипирована ей. По-моему мнению она прекрасный человек, дорый, чуткий, наивный, может, для кого-то глупый, но сильный. Её сила в её вере. Мне бы очень хотелось быть похожей на неё, обладать такой же волей. Меня бесит, когда её сравнивают с Лякс Кляйн из Сида. Лякс, на пару с Кирой, хоть и говорила постоянно о мире без воин, о нежелании воевать, но она же заняла руководящую должность, она взяла в руки оружие и при этом продолжала говорить о мире. Что за лицимерие! Марина же до конца стояла на своём. "Да, может я ничем не могу помочь, но я буду делать всё, что в моих силах" - такой я вижу Марину. Она действительно "цветок в пустыне". Она песня, она надежда, она вера, она любовь. А я... Я бы хотела быть ею, быть хоть в чём-то на неё похожей. Но в реальности такую Марину не встретишь. Но если бы я оказалась во вселенной Гандама, то, как знать, может быть, вела бы я себя так же, но только если бы встретила такого же Сецуну, как и она

Angel Sanctuary - Михаэль

...

Каюсь, увлечённая другими героями должного внимания Михаэлю я не удиляла. Внимание же на него снова обратила только во время типирования. Это было неожданно. И я села перечитывать мангу, освежая в памяти историю этого героя... Может быть, возносить после этого его на пьедесал я стала только потому, что меня в итоге им и оттипировали, и я стала искать в нём достоинства и обнаружила их целую кучу. Но, на самом деле, в нём тот стальной стержень, который бы я хотела иметь в себе. Он сильный, безрассудный, смелый, жёсткий, но за внешней грубостью он прячет боль. Он не позволяет посторонним увидеть её. Только самым... САМЫМ близким. Первый - единственный друг, который, не заметно для самого Михаэля, опекает его, волнуется за него, к которому Михаэль привязался так, что легко может разозлиться на него, а после так же неожиданно свалиться прямо на голову, не говоря ни слова извинений - Лучший друг, он и так всё понимает. Второй - тот, кто одолел его, оказался сильнее, вынудил позорно расскрыться, закричать в приступе истерики и признать поражение. Третий - родной брат, любви которого Михаэль искал всю жизнь, на которого хотел быть похож, и соперником которого был.
Из-за того, то в "Обители" я в самом деле не хотела быть ни на чьей стороне, то, вероятно, я и оказалась бы где-то вместе с Михаэлем - могущественным, мудрым и справедливым (как бы то не выглядело) богом войны.

Gintama - Икуматсу

...

Её так мало было аниме. Очень жаль. Хорошая женщина, приятно, что именно в неё меня протипировали. Я всё-таки не такая боевая как Цукуё) А ресторанчик я бы хотела иметь, да... И укрыть в нём сбегающего преступника (такого как Кацуру) тоже было бы забавно) (для памяти - серия 39)

Betrayal Knows My Name - Цубаки

...

Первая мысль во время типирования уже после первого голоса:"Я буду Цубаки". И вот почти полное единогласние и окончальный вердикт. Было ли это неожиданным? Нет. Всё стало ясно ещё в самом начале. И, собственно, перебрав в уме всех героев, я и сама пришла к выводу, что другого варианта и быть не могло (а для Канаты я в этой анкете, по-мойму, была слишком позитивной). И этот персонаж мне на самом деле очень нравится. Я тётушка Юки! =) А я ещё я безответно люблю. Единственное, чего бы я хотела, окажись в мире Урабоку, это сражаться, защищать на грани своих возможностей. Но мой удел (и Цубаки тоже) - это ждать и надеяться, будучи второстепенным персонажем, никак не способным повлиять на происходящее. Но Цубаки с этим смирилась. Она научилась быть сильной, не проходя испытание настоящим боем, в котором, к примеру, учавствуют Цвайльт. Она может просто признать свою слабость и отступить, но не сдаться. Этому мне стоит у неё поучиться

Vampire-knight - Рима

...

Что ж, видно до Ягари-сенсея я не доросла. Жаль, потому что обоснуи на других персонажей были действительно шикарны. Отдельное спасибо и низкий поклон  Rain_Dragon. Есть с кого брать пример, как модератора) А Рима...Собственно Рима мне нравится. Она сильная, смелая, но не самый мой любимый персонаж из, в общем, нелюбимого Вампира.

Prince of Tennis - Фуджи

...

Гы, быстрее меня оттипировали только в Гандаме) А результат неожиданный, да) Заполнив анкету, а после её перечитав, я была почти уверена, что по всем этим "скобкам - улыбкам" и довольно подробным многословным ответам (ну, не знаю насколько подбробным, но анкету пришлось отправлять по частям =) я окажусь Момо-семпаем или Сенгоку. Но за Момоширо был отдан лишь один голос и ещё один за Рёму (внезапно оказавшегося очень разговорчивым), и семь за Фуджи. И насколько это было неожиданно, настолько это было и приятно)

07-Ghost - Микаге

...

Микаге, солнышко всего Седьмого призрака, человек - личный бог Тейто - куда уж мне до него? =) Но приятно, да) Есть к чему стремиться)

Hakuouki - Чизуру

...

"О, я единственная девшука в окружении отряда шикарных шинсенгуми!" (вздох) А ведь могла быть Харадой, Хэйске, Саннаном или, о боже мой, Хиджикатой (к которому во втором сезоне я даже прониклась симпатией), но я Чизуру - добрая, милая, храбрая девочка ОЖП - что ж тут поделаешь?) Конечно, это не плохо, но такими "светлыми" человечками меня типирует чаще. Исключения, наверно, только и составляют, что Михаэль и Фуджи, ну и Рима. Ыыыы=)

Kyоu Kara Maou - Конрад

...

Конрад. Верный Конрад, так долго казавшийся мне "тёмной лошадкой". Собственно, что-то такое - эдакое в нём и правда есть. А в молодости так и вовсе был тем ещё смутьяном) И хотя в вариантах были и Мурата, и Гвендаль, и Валторана, но Конрад мне тоже нравится) Надо же, сколько во мне шикарных людей))

Fruits Basket - Хонда Тору

...

Хонда Тоору, едва ли не святая. Одна из любимейших моих героинь (если, конечно, не самая любимая). Столько доброты, столько веры, столько любви, столько решимости, и сколько, при этом, ей пришлось пережить. Но она не сломалась, она осталась сильной, такой же сильной, как и её родители. Наивная, неуклюжая, смешная, но разве её можно не любить? И она живая, она может делать выбор, она может переступить через что-то, сделать даже нечто эгоистичное (ради любви к одному человеку). Люблю её.
Не считаю этот результат обоснованным, по началу он меня и вовсе раздосадовал: "Как?!" ... Но приятно) И хочется соответствовать этому образу. Хотя по духу всё же Шигуре мне ближе - "писатель-романист", аферист и просто шикарный мужчина) Но не доросла я до него)

Pandora Hearts - Шерил

...

Что я могу сказать об этом герое? Ничего) Я очень адекватная, рассудительная, взрослая дама, да) А ещё уважаемая и проницательная) И над Графом Бармой способная пошутить. Не думаю, что я оценила героинь "Пандоры" - никто из них меня не привлекает. Но, собственно, история "Пандоры" обязывает к соблюдению некоторых норм поведения...

Sengoku Basara - Цуру-химе

...

Yamato Nadeshiko Shichi Henge - Ода Такенага

...

Наиболее адекватный человек из всех тех сумасшедших... Как бы) Как бы не так. Такенага достоин - таки быть героем этого аниме и манги, так что не очень то недалеко от остальных он ушёл. Разве что в дораме он был более спокойным, серьёзным, но не без "сумасшедшенки". Что приятно)
Bakuman - Маширо Моритака

...

Сейчас я буду себе льстить. Я простой парень, но с талантом и немаленькими амбициями. Робкий, но целеустремлённый, не ищущий лёгких путей для достижения своей цели. Но бываю нетерпелив. Склонен к сомнениям, что часто становится причиной хандры. Но когда надо, могу взять себя в руки. Преданный. Ну, примерно так оно есть, в общих чертах
Tiger & Bunny - Каэде Кабураги

...

Везёт же мне на девочек. Я жизнерадосная и вечно юная Собственно, исключая как недостаток возраст и временами детскую эгоистичность, Каэде очень хорошая девочка. Как уточнил один из типирующих, я взрослая Каэде Воть. И Папа у меня Герой! Но, всё же, как могут сочетаться голоса за, к примеру, Карину и Юру? Я просто человек и параход какой-то! И так всегда.
Durarara!! - Стюрлсон Селти

...

запись создана: 04.09.2010 в 23:59