.В надежде на то, что однажды этот текст будет завершён.
"Его память"В тени городской церкви, прижимаясь к высокой ограде, стоял старый дом. К нему вела узкая тропинка через сад, на которой кое-где проглядывали серые плиты, поросшие мхом и горькой травой с жёлтыми головками отцветающей мать-и-мачехи. Три ступени крыльца были выщербленными и выглядели так, будто были много древнее дома, к которому вели. Они помнили, как менялся его облик. И, казалось, хранили память многих путников, ступающих на порог.
Лихт представлял себе этих людей, ищущих паломников, заблудившихся путников, с тьмой или светом в душе. Голоса взрослых неразборчивым гомоном, перемеженным шёпотом призраков, звучали где-то на краю его сознания, в то время как он наблюдал рождённые из рассказа образы. Хотя Шульд был жутким занудой, Лихту нравилось путешествовать с ним именно потому, что его старший товарищ обладал способностью воскрешать воспоминания. Стоило ему лишь прикоснуться – и неодушевлённые предметы оживали, а люди раскрывались, словно книги с картинками, огромные и увлекательные. В такие моменты границы окружающего их мира размывались, исчезали среди ярких всполохов разрывающихся стежков времени. Впервые оказавшись рядом, захваченный круговертью чужой памяти, Лихт едва не захлебнулся от восторга. Память была подобна потоку. Но от столь любимой Лихтом глубоководной безмятежной тишины её отличал хаос сметённых душ. Смешавшись, свет и тьма людских сердец, внушали трепет. И пребывающий в этом состоянии постоянно, не страшась потеряться в сверкающих лабиринтах прошлого, Шульд почти пугал своей жестокой методичностью и беспристрастностью притом, что его живое лицо то и дело приобретало тот вид, который был угоден окружающим.
Вот и сейчас: он сидел перед молодым мужчиной, сжимая его ладони в своих, поглаживая бусины переплетённых в их пальцах чёток. А Лихт смотрел, как вокруг снуют призрачные образы, в одночасье схлынувшие тогда, когда на пороге появился человек с маленьким свёртком в руках. Это был мужчина, высокий, с широкими плечами, грубыми, но красивыми чертами лица. Его образ отличался от всех прочих. Прописанный с исключительным вниманием к деталям, с любовью и нежностью. Он казался почти настоящим, пугающе живым. Подобно жаркому пламени, от него расходились волны ярости. Но его руки дрожали, когда он протягивал свёрток, из которого выглядывало безмятежное личико ребёнка. Огромные голубые глаза, в которых плескалось ясное небо, взирали со спокойным любопытством. Лихт ощутил, как чужое восхищение, подобное благоговейному трепету, на мгновение охватило его и схлынуло в приступе леденящей боли.
«Позаботься о нём до моего возвращения», – прозвучал хриплый голос, словно ветер, гонящий пыль среди скал.
Он проводил отчаянным взглядом призрачного мужчину, впопыхах выбежавшего за дверь. На его руках осталась тяжесть тёплого живого тела, которое недовольно заёрзало, а в следующее мгновение разразилось горьким плачем.
Видение рассеялось, дохнув напоследок холодом, вызванным сквозняком из-за распахнувшейся двери. Лихт поднял глаза: дверь была плотно закрыта. В комнате, куда не проникал солнечный свет, царил могильный сумрак. Неприятно поёжившись, Лихт сделал глоток из чашки с остывшим уже чаем. Горечь пряного настоя смешалась с приторной сладостью мёда.
– Когда он вернулся, он был разбит, полностью убит горем. Похожий на живой труп. А я, молодой и наивный, едва принявший сан, ничем не смог ему помочь. Я не нашёл слов утешения тогда. Я не знал, что сказать. И хотя до дрожи боялся того, что с ним может что-то случиться, я отпустил его. Позволил забрать мальчика и смотрел, как он уходит… Я не видел его с тех пор, ничего о нём не слышал. Я хочу верить, что он жив. Но моей веры недостаточно, чтобы обеспечить его спасение.
– Вам нет нужды заниматься самоуничижением, епископ Бастиен, – глубоким ровным тоном проговорил Шульд, решительно нарушивший наступившую тишину. – На тот момент ваш дорогой друг не нуждался в слове божьем. А кроме него мы ничего не можем предложить.
Позволив себе горькую ободряющую улыбку, Шульд положил свою изящную ладонь на непокрытую голову сжавшегося на своём стуле Бастиена. Молодой священник вздрогнул от прикосновения, словно застигнутый врасплох мальчишка. Притом, что он был немногим моложе Шульда, с чёрными густыми смоляными волосами и серебристыми глазами, взгляд которых был не лишён живого ума и силы. Он мог бы стать пиратом, позволив осуществиться мечте быть всегда на стороне друга, но выбрал путь служения Владыке.
Путь, требующий того, чтобы жизнь, полная возможностей, была принесена в жертву.
Лихт находил удивительным то, что были люди, сознательно идущие на подобный шаг.
Другое дело они – блаженные мертвецы.
– Таков наш удел, – пробормотал Бастиен, горько усмехнувшись.
– Верно, – кивнул Шульд, впервые обратив внимание на предназначенную ему чашку чая.
Бастиен поднялся, чтобы вновь наполнить водой чайник. Поднявшееся над крышами домов солнце, наконец, нашло путь к затерянному в тени дому, осветив комнату. Окно над кухонным столом было украшено множеством игрушек из цветного стекла, блеск которых наполнил комнату переливающимися отблесками. Залюбовавшись ими, Лихт едва не пропустил мимо ушей тихий шёпот Бастиена.
– Я только хочу знать, что он и его сын живы.
Шульд вскинул предостерегающий взгляд на Лихта, но тот проигнорировал его, весело произнёс:
– Они живы, это я вам точно говорю, – Бастиен рывком обернулся к нему, с неверием уставившись на расплывшееся в довольной ухмылке детское лицо. По-лисьи сощурившись, сияя, словно рыжий огонёк, Лихт продолжил: – Но, судя по вашему рассказу, сейчас они направляются прямиком в ловушку.
– Мы предупредим их, – резко сказал Шульд, прервав вновь замахнувшегося на откровение Лихта. Улыбнувшись растерявшемуся Бастиену, он сказал: – Можете довериться нам.
Бастиен смерил обоих взглядом своих проницательных глаз. Осторожно выбирая слова, сказал:
– Вы представились, когда вошли в мой дом, но мне всё равно хочется задать глупый вопрос, – выпрямившись, стойко встретив перекрёстный взгляд, Бастиен спросил: – Кто вы?
Лихт и Шульд переглянулись. Последний едва слышно вздохнул, словно заранее смирившись с тем ответом, который Лихт успел дать первым:
– Мы всего лишь скромные слуги божьи, пришедшие на ваш зов!
Бастиен повернулся к Лихту. С многообещающей улыбкой, что появилась на его губах, он произнёс следующие слова нараспев, как молитву:
– Владыка наш многолик.
– О-о! Ещё как!