25.11/

[Ria Yue]

чиби КаоКай в сердечках хд

Первый арт — мой абсолютный фаворит








twitter.

ДР у Чиаки)

На одного скорпиона больше

.

.

.

.

текст

У меня есть проблема: я не выдерживаю темп, когда пишу, даже под вдохновением, в конце концов, сдуваюсь и начинаю уделять меньше внимания деталям, тороплюсь. Но хуже то, что я не выдерживаю настроение, из-за чего текст может получиться неровным, не знаю, насколько это бросается в глаза.
И вот здесь — яркий тому пример. Я хотела написать стёбно-ироничный фик на тему сложных взаимоотношений между членами нового совета (all gay style xD), но потом пришёл Чиаки и всё испортил – получился какой-то флафф, когда я дорвалась до пейринга, который мне нравится хд))

"Про любовь"

– Иринацу. У меня проблемы.
– М-м?

По мнению Иринацу, которым, строго говоря, никто не интересовался (Касугано демонстративно обращался к картам; Фуюсава столь же демонстративно обращался к собственному глубокому внутреннему миру; Шики не осознавал причин для обращения вовсе; разве что Чиаки иногда нуждался в простом человеческом участии) проблемы у Шики были уже давно, и он ожидал подобного признания с начала их работы в совете. Но, известный тормоз, их доблестный президент протянул полгода, прежде чем осознал, с чем имеет дело. Но, тем не менее, Иринацу был хорошим другом, поэтому сказал:

– Что стряслось? Я тебя внимательно слушаю.
– Фуюсава и Касугано не переносят друг друга.

«Да неужели?!» – мог воскликнуть Иринацу в притворном изумлении, но даже он не был настолько нахальным. Правда, мысленно позлорадствовал при этом, что Чиаки, оптимистично понадеявшийся на то, что Шики извлёк какой-то урок из событий прошедших месяцев, таки проспорил ему тысячу йен. Иринацу не питал никаких иллюзий относительно умственных способностей Шики, и тот в полной мере оправдал все его надежды и опасения – никогда он не разочаровывал. Действительно, странно-то как: двое одинаково в него влюблённых парней отчего-то не ладят, в чём же дело, а, как загадочно. Было бы и того проще, если бы Шики вдруг переключился на Хошитани. Тогда у Касугано и Фуюсавы появился бы общий враг и монотонные мирные академические будни разнообразились бы холодной войной, а то и вовсе откровенными кровопролитными противостояниями, ведь верные друзья Хошитани не остались бы в стороне в случае, когда их другу угрожала бы опасность. В огне междоусобиц, глядишь, проявились бы и другие силы, до сих пор прячущиеся в тени. Принцесса-белоручка из команды Хираги уж точно воспользовалась бы шумихой, чтобы заявить свои права на Хошитани. Эх, дико и весело бы было!

Но Шики предпочёл другой вариант.

– Всё так плохо?
– Касугано отказывается находиться с Фуюсавой рядом, когда мы вместе. Ты ведь его знаешь, он ворчит себе под нос и шлёт проклятья. Фуюсава посмеивается над ним. Они друг друга бесят. Я не знаю, что с этим делать.
– М-да, ситуация…

Ситуация представлялась Иринацу комичной. Шики ведь до конца и не понимал, что именно хотят от него оба, в то время как Касугано и Фуюсава прекрасно осознавали собственные желания и их досадную идентичность. Следовало их, конечно, как-то подружить, свести, желательно, убрав третье звено в виде Шики, что лишь вносил лишнюю сумятицу своим абсолютным непониманием происходящего. Может тогда из этого и вышел бы какой-то толк, если бы ребятам удалось проникнуться духом соперничества в лучшем его проявлении, а не как всегда.

– И что ты сам об этом думаешь?
– Я уже не знаю, что думать.

«Ну естественно».

Шики был тем ещё увиливателем, который любил смотреть сквозь проблему, впритык её не замечая. Столь же бесящая, сколь и очаровательная его сторона. В частности, Иринацу буквально умиляло то, как Шики искренне верил в свою слепоту. Такой светлейший неиспорченный порочными мыслями человечек. Единственный в своём роде, глядишь, другого такого и на свете нет, и не дай бог, что однажды появится.

– Дело во мне?
– Ну-у… Пожалуй. Понимаешь, какое дело, они ведь оба – Касуга-тян и Рё-чин – милейшие жадные собственники. Они не любят делиться.
– Намекаешь, что из-за сходства они друг другу не нравятся?

«Намекаю, что ты самый большой болван в этой академии, друг мой».

Иринацу горестно вздохнул, призывая себя к спокойствию. Если он выйдет из себя, крыша академии рухнет, всё погрузится в хаос. Он, как последний оплот разумности (ну, может, разве что Цукигами-младший мог претендовать на это звание тоже), не может позволить себе пасть под разрушающим влиянием чужого слабоумия.

– Вот, скажи мне, ты думаешь, что вы друзья?
– Определённо.
– Эх…
– Что такое?
– В этом-то и проблема, дружище, в этом и проблема.

«Не хотят они с тобой дружить», – такая реплика разобьёт Шики сердце, возможно, не сразу, с задержкой, которая понадобится ему на её осознание, – Иринацу не хочет этого говорить. А более дипломатичный вариант простейшего словесного выражения потребностей Касугано и Фуюсавы всё никак не приходил на ум.

– У тебя не возникало мысли, что Касуга-тян и Рё-чин не рассматривают тебя в качестве друга?
– Да, ты прав, друг из меня неважный…

«Да воистину, блин!»

Иринацу вдруг остро захотелось постучаться лбом об стол, он как никогда был близок к отчаянью. Ему нужен был наглядный пример, очевидный, однозначный, такой, какой невозможно трактовать иначе, чтобы донести до Шики то, что тот отказывался понимать. На счастье, в дверь постучали и в следующую секунду в комнату ворвался отчего-то взбудораженный Чиаки.

– Иринацу, ты не поверишь, что я видел!.. А, привет, Шики.

Иринацу обрадовано вскочил на ноги, подлетел к Чиаки, обхватил за плечи, не давая опомниться, и обратился к Шики со словами: «Смотри и мотай на ус» и «Извини, Чиаки-тян».

Застигнутый врасплох, Чиаки ничего не успел возразить – Иринацу порывисто поцеловал его, крепко и сильно, так голодно, чего сам от себя не ожидал. Как давно ему хотелось это сделать! Чувствуя, как эйфория наполняет его, он обнял Чиаки, притянув его к себе, крохой какой-то сохранившей способность здраво оценивать ситуацию извилины уловив, что тот его не отталкивает, обрадовался ещё больше и почти позабыл о Шики, который сидел на диване и смотрел на них во все глаза, удивлённым, впрочем, не выглядя. И смущённым тоже. Вместо этого он омерзительно понимающе улыбался, мягкой своей, слегка застенчивой улыбочкой.

Иринацу был слишком счастлив оттого, что Чиаки отвечал ему, а, освободившись, чтобы вдохнуть воздух, не оттолкнул и не ударил его, обозвал идиотом только – ничтожно малая цена. Он совершенно по-особенному покраснел и Иринацу налюбоваться на него не мог. Его восторгом можно было осветить всю академию, и деликатное покашливание Шики нисколько его не смутило.

– Пойду я…
– Шики-тян, ты понял?! То, чего хотят Касуга-тян и Рё-чин выглядит так. Ты понял, что это значит?
– Пожалуй. Понял. Да.
– Ты справишься с этим?
– А у меня есть выбор?..

Преисполненный столь вкрадчивого смирения, Шики, с лицом святого мученика, покинул кабинет Иринацу. Оставшись наедине с Чиаки, тот не сдержал восторженного вопля, прервал который безумствующим смехом, порываясь закружить Чиаки по комнате. Но тот упёрся каблуками в пол, а руками в его плечи и заставил остаться на месте, надавив на Иринацу всем своим присутствием, от которого у него перехватило дыхание. Как там говорят про бабочек в животе? Вот точно, они самые.

– Что ты устроил?
– Ну, Чиаки-тян, Шики бы ничего не понял, если бы я ему на словах попытался объяснить.
– Думаешь, это помогло?
– Ну, если даже это ему не помогло, то он безнадёжен. Кстати, ты проиграл мне тысячу.
– Ты проиграл мне две.
– Ась?

Лицо Чиаки осветилось озорной хитрой улыбкой, он кое-как вывернулся из кольца рук Иринацу, чтобы достать телефон.

– Полюбуйся.

Увидев фотографию, Иринацу не сразу разобрал, что на ней изображено. Кабинет совета, наполовину сокрытый дверью, краешек стола, а на нём… Иринацу притянул руку Чиаки с телефоном ближе, почти уткнувшись в экран носом, не веря своим глазам.

– Это то, что я вижу?
– Именно. «Скорее ад замёрзнет, чем Касугано и Фуюсава договорятся», так ты сказал вроде бы?

Касуга сидел на столе, над ним нависал Фуюсава, прижавшись вплотную, наклонив к нему своё лицо, касаясь губами губ. Оба были увлечены друг другом настолько, что присутствия Чиаки даже не заметили.

– С ума сойти!

Иринацу расхохотался, Чиаки похихикал тоже, немного тоскливо полюбовался на фото напоследок, прежде чем удалить его. Под его вздох Иринацу пришла в голову идея.

– Как думаешь, куда пошёл Шики?
– Куда угодно?
– Звони ему! Пиши! Пусть идёт в кабинет студсовета сейчас же!
– Ты серьёзно?
– Само собой! Ключ у тебя есть? А, у меня есть!
– Ты хочешь их запереть?
– Проверенное средство, ну! Точно прокатит.
– Они нас убьют при наихудшем сценарии.
– Nonsense! Рука не поднимется, мы же такие классные! Пойдём-пойдём скорее!

Иринацу подтолкнул Чиаки к двери, как никогда остро ощущая свою абсолютную всесильность. Но тот остался на месте и своим голосом отрезал все прочие звуки и становил время.

– Ты не хочешь мне ничего сказать?

Под ладонями были его тяжёлые напряжённые плечи, неестественно прямая спина, удерживающая бремя безнадёжной привязанности десятилетней выдержки. Нежность преисполняла Иринацу, когда Чиаки был так близко, так беззащитно открыт и откровенен. И признание вырвалось из груди, словно наконец обретшая свободу после заточения птица.

– Ты мне очень-очень нравишься, Чиаки-тян.
– …Я так хорош?
– Ты великолепен.

Чиаки опустил голову, плечи задрожали от смеха. Иринацу не ждал ответного признания, не имел права, ещё нет. Было достаточно того, что Чиаки позволил себя обнять и положил свои руки поверх его, там, где было сердце.

– Ты привыкнешь, Чиаки-тян, тебе понравится, я обещаю.
– Отвечай за свои слова.

Во второй раз поцелуй инициировал Чиаки.

Шики они так и не позвонили, и из кабинета не вышли. Солнце тонуло в облаках где-то далеко, комната погрузилась в мягкие сумерки, чего они вовсе не заметили. Их телефоны валялись на полу, вместе с пиджаками и галстуками, мигая индикаторами полученных сообщений из общего чата. С улицы доносились лишь крики каких-то птиц и шуршание сухой листвы. Голоса редких заблудившихся в коридорах людей раздавались в комнате, словно далёкое приглушённое эхо из колодца.

– Они разобрались, наконец?
– Насколько я могу судить, да.
– Тебе стоит поучиться целоваться, Фуюсава. Ты кусаешься.
– Разве?
– Именно.
– Ты никогда не жаловался.
– Боялся, что ты откусишь мне голову, если я позволю себе хоть одну жалобу. Касугано смелее меня.
– Я это давно понял. Мне следовало начать встречаться с ним.
– Вы знаете, я приму это.
– Естественно. Но не будем разочаровывать Чиаки и Иринацу.
– Они в нас поверили ведь.
– У них есть, чему поучиться.
– Я никогда не сомневался в Чиаки. И я немного завидую Иринацу.
– Я никогда не сомневался в Иринацу. И я не завидую Чиаки.

Лишь самую малость раздосадованный, Иринацу раздумывал над тем, насколько сильно его желание подняться и попросить бурчащих под дверью людей удалиться, но на его груди дремал Чиаки, и отказаться от его тепла уж точно было фантастической глупостью. Но смиловавшийся Шики наконец увёл своих бойфрендов, их удаляющиеся шаги растворились в глубине, вновь стало тихо.

Тогда Чиаки спокойным тоном сказал:

– Пойдем и мы?
– Не-е…
– Иринацу…
– Давай ещё немного так полежим.

Они полежали ещё немного. Потом, дрожа от холода, стали собираться, путаясь в вещах. У Иринацу дрожали руки, и Чиаки пришлось завязывать ему галстук. Чтобы привести себя в порядок, он лишь оправил идеально небрежно сидящую на нём рубашку и застегнул жилетку. Поправляя волосы, Чиаки распустил их. И тут Иринацу пропал. Он зря ругал Шики за задержку скорости реакций. Где были его глаза, когда такая красота всегда была перед носом, почему он ждал так долго?

Он не позволил Чиаки заплести волосы, отобрав резинку. И когда они шли по улице, он совсем не следил за дорогой, любуясь, как пряди развеваются на ветру в свете догорающего заката на фоне багровых листьев. Вечер был тёплым, словно не готовое уступить лето нагнало октябрь и украло у него один день.

В тот момент Иринацу осознал, что влюблён в осень. Должно быть, взаимно.